У алкоголя в слизеринской спальне пятого курса было отвратительное свойство — он имел привычку кончаться. В самый неподходящий момент — когда до выхода в Хогсмид еще неделя, а П Р О Б Л Е М Ы и прочие дилеммы мучали головы пятикурсников так, что трава переставала помогать сама по себе. Все еще помогало в нее орать, но в умеренном количестве.

Жизнь пыталась стать сложнее, чем можно было выносить. И ладно все эти политические ветра перемен, дувшие из всех возможных щелей — юношеские сердца способны принести куда больше проблем. В этой гостиной уж точно. В спальне и того больше.

С начала года, Крауч предпочитал обитать в спальне. В гостиной бывал Доминик. А это грозило С Л О Ж Н Ы М всем. Смотреть на него было невозможно. Не смотреть — еще больше похоже на пытку. Так что Барти оказался инициатором переезда троицы не на постоянную, но на довольно частую основу в спальню.
Оставаться там все время нельзя было — грозило пропуском чего-нибудь интересного.
Засылать Эвана каждый раз как проверяльщика в гостиную тоже не помогало.
Но хотя бы иногда хотелось не шокировать Регулуса тем, чтобы резко перестать дышать, залипнуть в одну такую особенную точку и закусить язык. Блек, конечно, не девица, после первого раза мог разве что локтем в поддых двинуть чтобы Барти опомнился и перестал как та самая девица выглядеть [по идиотски] но дела это не меняло.

А вот закончившийся огневиски очень менял.
Крауч присел на корточки у их тайника и рассматривал на просвет бутылку в которой бултыхалось только на донышке дозировка “даже не на одного”.
— То ли кто-то из нас пьет в тихую, чур не я, — Крауч после пятиминутной паузы поднялся на ноги, взмахнул бутылкой глядя на друзей, — То ли огневиски обрело свойство улетучивания из бутылки самостоятельно. В любом случае диагностирую: у нас очередная трезвая неделя. Как будем выживать?

То, что они будут жить в голову не приходило.
Ни когда каждый день новое С Л О Ж Н О.
И это только у одного из них.
А их было трое. Сложностей, соответственно, троекратно.

— Какие будут предложения? — Барти уже видел эти глаза, смотрящие на него с выражением “Ну, по идеям ты у нас главный” и “Это тебя чуть не отправили на Равенкло, а не нас”. Он уже прекрасно понимал к чему все идет. В его голове все, впрочем, тоже шло в определенном направлении уже некоторое время как.
— Технически, если у нас есть сахар или есть где его достать, то мы можем попробовать… Ну, помните, позавчера на зельях рассказывали о том, как получить спиртовую основу для зелья? А спирт у нас что? Ну кроме того, что основа ряда зелий, в основном завязанных на температурных и медицинских эффектах и огненное начало в той магии, где развести костер просто так нельзя, а надо что-то противопоставлять воде… Ой…

Крауч, которого понесла мысль, обнаружил себя не только размахивающим бутылкой — что вписывалось в логику событий, но и занудно описывающим все процессы из курса зельеварения связанные с обработкой спирта стоя на своем сундуке.
Спрыгнув с сундука, Барти улыбнулся друзьям.
— Ну план же? — Он откровенно не был уверен, какую часть из его слов уловили. То есть Регулус с его отличными делами по зельям наверное больше семидесяти процентов, а Эван? Не уснул там совсем? Крауч ущипнул Розье за руку. — Так что думаешь? А ты, Регулус?

Хотелось закурить.
Но курить было рано.
Надо было планировать.
Планирование увлекало не меньше, чем выпивка, а вот курение и в том и в другом процессе очень… Добавляло эмоций. Барти курил только девять месяцев в году — последний школьный он не притрагивался к сигаретам чтобы запах от волос и одежды отбился и его не почувствовали дома. За сигарами Крауча старшего, конечно, было тяжело уловить тонкий аромат табака младшего, но рисковать тот был не готов.
В конце концов к лету обычно заживали “рождественские подарки любящего отца”, а к чему прикопаться тот найдет даже если весь год кроме одного дня в году Крауч будет стоять по стойке смирно.

И все же увеличивать себе количество проблем не хотелось.
Хотелось развалиться на полу.
Почувствовать как голова кружиться.
Как в ней пульсирует что-то кроме темных мыслей.
И нежности. Нежности к друзьям от которой все остальное переставало иметь такое уж радикальное значение потому, что на этой нежности, на воспоминаниях о странном тепле, что дарили ему эти двое Барти умудрялся прожить три месяца и не сойти с ума, не убить собственного отца, не сделать что-нибудь еще нелепое. больное, непозволительное, сумасшедшее.

— Слушайте, ну не у нас же одних такие проблемы. А домовикам вряд ли будет жалко сахар… А может и еще из чего получше придумаем! — Барти сел наконец на пол, перестав метаться по комнате, и скрестил ноги.
Курить ему тоже было нечего.
Сегодня был день, когда кончилось все.

Включая его терпение к подобным фокусам судьбы и надо было брать в свои руки желательно как можно больше.
— Ну, или можем резко перейти на чай.

Когда инвалидная коляска оказывается ближе, пересекая невидимую черту, Нейтан, не раздумывая, чуть ли не спотыкаясь, рефлекторно делает шаг назад, словно перед глазами в тот же момент, большими красными буквами загорается предупреждающая надпись "Нет". Получается слишком резко. Слишком. И это резкое, надломленное движение выдает его с головой, со всеми потрохами. И кажется, что на стене позади сразу же появляется еще одна надпись, но уже видимая не только ему одному.

Нейтан Прескотт нестабилен.
Нейтан Прескотт - один сплошной тугой узел непрекращающейся рефлексии.
Излом на изломе. Трещина на трещине.
Он уверен, что в его медкарте это написано сплошь на каждой странице.
Мелким почерком, чтобы специально превратить белые листы в одно сплошное грязное, черное месиво.
Как и всю его жизнь.
Как и вся его жизнь.
Не диагноз. Не еще одно заключение врача.
Простая действительность, что уже не нуждается в подтверждении.

И вроде бы кажется, что это нормально, что так бывает. Прескотту не привыкать. Бывало ведь и хуже.
Бывало ведь?

Минута. Другая. Нейтан стоит нахмурившись, словно чего-то выжидает, сутулится, опустив плечи, будто на них сосредоточена вся тяжесть этого мира, прячет руки в карманах кофты и можно заметить, как в его голубых глазах напускное безразличие и желание послать всех куда подальше, одновременно смешивается с явным недоверием и некоторой долей любопытства. И вроде бы после принятой таблетки должно было стать легче, хотя бы на время, но почему-то сегодня все было ровно наоборот. Словно что-то выбивало из привычной колеи. Минута. Другая. Все еще хмурится, пытаясь сложить в уме, кажущиеся до боли простыми, дважды два. Сложно. После таблетки — особенно. Сейчас - особенно. Мысли плывут, теряются в густом и липком тумане, но он отчего-то продолжает упрямиться, не оставляя попыток. Нейтан смотрит на сидящего в коляске мужчину с очевидным подозрением, мечется растерянным взглядом туда-обратно, словно надеется, что ну вот сейчас-то из-за угла наконец выскочат доктора и скажут, что сегодня первое апреля, а это просто обычный, пусть и весьма хуевый, прикол. И все бы ничего, все было бы почти нормально (если "нормально" — это достаточно подходящее слово для дурдома, что скрывается под личиной новомодного центра реабилитации за красивыми рекламными баннерами и листовками), все было бы почти, за исключением всего лишь одного небольшого факта — за окном была зима.

А где-то, в это же время, та самая изрядно подгнившая надежда, которую обещают обеспечить всем старым и новым жильцам психушки, получает еще один увесистый пинок, для верности, чтобы сдохла быстрее. И Нейтан бы добавил еще парочку. Ему ведь а б с о л ю т н о не жалко.

До розыгрышей оставалось еще несколько месяцев.
Понимаешь, Нейтан?
Розыгрышей не будет.
Н и ч е г о не будет.
Конечная.

Ебучая, блять, истина, что снова и снова ковыряется в незаживающей ране ржавым гвоздем.

И все же, ему, и правда, самое место гнить вместе с Рэйчел Эмбер в мусорном мешке на свалке за городом, которого уже нет.

Отец, впрочем, думает, что все иначе, отец думает, что все намного проще, что нужно всего-то лишь навсего сдать своего "любимого" сынишку в дурдом, подождать пока местные доктора в очередной раз таблетками, капельницами и сеансами психотерапии вправят (вправят ли?) тому на место съехавшие мозги, а потом забрать обратно, чтобы начать промывать мозги уже самостоятельно, но в другом направлении. Планы-то ведь далеко идущие. Вот только на деле все нихуя не так просто. В своих расчетах "заботливый" папочка не учел одной такой немаловажной детали  — того, что на этот раз его сыночек сдохнет явно быстрее, чем исполнит свое семейное предназначение. Здесь, в лечебнице, разбив голову о раковину в туалете, когда терпеть голоса в голове станет уже совсем невозможно, или же дома, перед очередным званным ужином, смешав слишком большую дозу рисперидона с бутылкой какого-нибудь Louis Roederer. Не важно как, важен именно сам факт.

Потому что Нейтан устал.
Не справился.
Не справится.

Что же, не налажай хотя бы с этим, Нейтан. Не налажай.

Не заставивший долго себя ждать медперсонал, тут же подтверждает, что совпадение вовсе никакое и не совпадение. С этим, на коляске, сюсюкаются явно больше, чем нужно (и это раздражает) - значит, все-таки, тот самый. Вот только Нейтан, действительно, не помнил о своем дяде ничего, кроме имени и тех обрывков фраз из разговоров своей матери, воспоминания о которых почти уже стерлись из его памяти. Но, одно ему было ясно точно - видимо, с очередным поиском сокровища дядюшке не повезло настолько, что его тоже запихнули в дурдом. А может быть, в погоне за блестящими побрякушками, у него, и в самом деле, поехала крыша. Нормальных ведь здесь не держат. Об этом он знает тоже.

— Угу. — произносит единственное, что может из себя выдавить, кидая полный безразличия взгляд на протянутую мужчиной ладонь, когда медперсонал скрывается за дверьми палаты также быстро, как и появляется. Реакция в ответ на этот обычный приветственный жест следует только одна - он до сих пор упрямо держит руки в карманах, засовывая их туда с еще большим усердием, словно, казалось бы, его больничная кофта могла похвастаться тем, что в этих самых карманах дна вовсе и не существовало. - Дядя Рэйф, значит? Что, тоже не все дома, раз сюда занесло?

На самом деле, родственники Нейтану не нужны - ни старые, ни новые, ни вот такие - случайно объявившиеся. Как и не нужно постоянное напоминание о том, что он Прескотт - ведь оно и так всегда при нем. Нейтану плевать, похуй, пусть катятся хоть ко всем чертям, лишь бы подальше, лишь бы оставили его в покое. Ему никто не нужен. Никто.

И этот, на коляске, через какую-нибудь неделю-другую укатится из дурдома обратно, забыв о новоприобритенном племянничке-наркомане, словно того и не было никогда в его жизни. Так к чему тогда весь этот спектакль?   

К горлу вновь подкатывает тошнота. Противно. То ли от самого себя, то ли от обстановки вокруг, то ли от таблетки, то ли от чего-то еще - неизвестно. Но противно.

Впрочем, бывало ведь и хуже.
Бывало ведь?

Расскажи мне о своей катастрофе. Я приду среди ночи, если так будет нужно. Не знаю, найду ли подходящие строки, Но обещаю, что буду внимательно слушать.

Анита сидела на крыльце и со скучающим видом разглядывала огромную корзину с бельем. Стоило бы его развесить на веревках, натянутых между деревьями, но девушке было лень, она никогда не любила заниматься хозяйственными делами, да и устала порядком. Эту корзину она тащила от самой прачечной на собственном горбу и ни одна собака не предложила помощь, хотя, Анита бы отказалась, она же гордая и сильная. В этом районе нельзя показывать слабость даже в таких мелочах, так она считала и в чем-то была права. В старой прачечной сломалась сушилка и белье, напитавшееся влагой, весило в разы больше, чем должно было. Такое случалось часто и удивляться тут нечему, просто в очередной раз Анита утверждается в своем желании покинуть Уотерлу и поискать лучшей доли где-нибудь в ином месте, более приветливом и солнечном. Она пинает старую корзину, но та даже не шелохнулась, слишком тяжелая и внушительная, чтоб хоть как-то реагировать на действия тощей девчонки. Сей факт еще больше разозлил Аниту и она повторяет свою попытку, она совсем не задумывается о том, что белье может разлететься по сырой земле, запачкаться и придется заново нести его в прачечную. Анита, вообще, мало думает в последнее время, просто злиться и поступает необдуманно. С подростками такое бывает, она читала об этом в старом журнале, который кто-то забыл на автобусной остановке.

Она поднимается на ноги с тяжелым вздохом тащит корзину к деревьям, чтобы развесить белье, на ее шее висит ожерелье из прищепок, которые издают раздражающий звук, соприкасаясь друг с другом. Анита напевает себе под нос песню, доносящуюся из динамиков старенького радио, тянется к простыне с игривыми ромашками и замирает. Краем глаза замечает движение по ту сторону улицы и теряет интерес к корзине и треклятым простыням. Она выпрямляется, обходит трейлер, который закрывал ей обзор и прислоняется к теплому боку собственного дома. Металлический корпус всегда нагревался под солнечными лучами и можно было не включать обогреватель вовсе, тепло держалось до середины ночи, а там и до утра не долго. Анита знала много способов экономии воды, электроэнергии, продуктов...

Расскажи мне обо всем, что тревожит. Для ищущих нет неизлечимых болезней. Возможно, со мной случалось нечто похожее, И, может быть, я хоть в чем-то смогу быть полезной.

Майло Керуак грузил вещи в машину и что-то говорил сидящей рядом Джейми. Разобрать слова было сложно, подходить ближе Анита не собиралась, в этом месте и по носу можно получить за чрезмерное любопытство, она и сама как-то пинком выпроваживала соседа, который прибежал на очередные крики напившейся Кортни. Поэтому Берроуз благоразумно держалась в сторон, но глаз от происходящего не отводила. Очередные пташки выпорхнули из гнилого гнезда. Куда они уедут? Найдут ли для себя что-то лучшее или поменяют одну дыру на другую? Загудел мотор и машина тронулась в путь, из выхлопной трубы повалил дым, скрывая и машину, и людей, которые уезжают навсегда. В Уотерлу не возвращаются те, кому удалось сбежать. А Джейми осталась, скрылась в опустевшем трейлере. Напьется? Накурится? Расплачется? Анита на секунду представила, что ее непутевая мамаша соберет вещички и исчезнет. Расстроится ли Анита? Сомнительно. Мать она никогда особо не любила, не научилась любить. Черствая, наверно, бездушная. Словно подтверждая эту мысль, Анита пожала плечами и вернулась к простыням, работы было еще много.

Прошел час, если не больше, а Анита все не могла выбросить из головы Джейми, которая так и не вышла из трейлера. Одна ведь. Они никогда не были близкими подругами, у Аниты, вообще, с друзьями не клеилось, но в последнее время девочки общались все чаще. Стоило бы проверить ее, может, помочь чем. Пора отодрать ледяную корку от сердца и проявить хоть какие-то чувства. В конце концов, Анита тоже одинока и ей не улыбается сидеть в ожидании мамаши, которая, наверняка, припрется с очередным хахалем и выставит дочь за порог до самой ночи, а то и утра.

— Открывай, тихушница! — Анита стучит носом башмака в железную дверь. Она знает, что Джейми внутри, ведь пристально следила за ее трейлером с самого отъезда семейства Керуак. — У меня есть теплое пиво и пакет просроченных чипсов. От таких предложений не отказываются.